Нет в России семьи такой, где б не памятен был свой герой... (рассказ нотариуса Новосильского нотариального округа Расторгуевой Л.И.)

Нет в России семьи такой, где б не памятен был свой герой…

Во время Великой Отечественной войны, да и в другие трудные для человека и страны годы, люди демонстрировали невероятную стойкость, мужество и несгибаемость в тяжелых условиях.

Об этом мы читали в книгах и видели в фильмах. И всегда казалось, что эти люди не такие как мы, они какие-то другие и особенные, и они где-то там, далеко от нас.

 А человек, который живет рядом с нами - он обычный, вроде ничем не примечательный. Только когда начинаешь разглядывать награды, понимаешь, что их давали не просто так.

Их давали за готовность пожертвовать своей жизнью ради других и люди  во все времена ценили и уважали такие качества как стойкость, мужество, твердость характера и сила духа. Если человек смог пожертвовать личным благополучием, рискнуть собой, совершить смелый поступок или на протяжении всей жизни быть для близких примером стойкости - жизнь прожита не напрасно.

Быть смелым и стойким - вот одно из самых ценных качеств человека . Нет без отваги ни милосердия, ни добра, ни любви, ни счастья. Потому что защитить своих детей, свой дом, свою страну может только отважный. Тот, кто готов пожертвовать собой. Но таких мало. Благодаря им мы и живем.......

* * *

•     Мой  дед  Сигарёв Семен Яковлевич, родился в 1886 году, в с. Петушки, Новосильского района Орловской области.
• Звание: ефрейтор, 
• В армию был призван в октябре 1941 года Новосильским РВК Орловской области.  В Великой Отечественной войне участвовал с октября 1941 года : 
• В период с октября 1941 года по 14 декабря 1944 года  в  составе боевого подразделения  333 отдельной гужетранспортной роты 138 стрелковой дивизии  принимал участие в обороне Сталинграда, Старого Оскола,  воевал под Ростовом-на-Дону,  в Крыму, в Карпатах;
• с 14 декабря 1944 являлся красноармем хозяйственной службы   Головной базы Дорожного Управления 4 Украинского фронта.
• Награжден : медалями «За оборону Сталинграда» и  «За боевые заслуги».
• Согласно информации, содержащей в наградном листе от 23 мая 1945 года:

« ….Ефрейтор Сигарёв Семён Яковлевич  принимал активное  участие в защите Сталинграда, в наступательных боях под Ростовом, в Крыму, в Карпатах, подвозил боевые припасы на огневые точки. За время службы на Головной Базе Дорожного Управления проявил себя, в высшей степени дисциплинированным,  исполнительным и образцовым бойцом..»

• Завершил он свой боевой путь в Чехии в 1945 году.

Казалось бы все предельно коротко и ясно.

На этом,  можно было бы и закончить повествование о боевом пути бойца   Сигарёва Семена Яковлевича, но я решила с этого  только начать и рассказать  как  же закалялась  эта «человеческая сталь».

В период войны хватало дезертиров, трусов и просто малодушных людей, которым страшно было воевать и умирать. Но были и те, которые стояли насмерть, не боясь ни смерти, ни болезней, ни трудностей. И  на примере жизненного пути своего деда, я  хочу рассказать, как на протяжении всей жизни ковался характер человека, сочетавший в себе мужество и отвагу, трудолюбие и доброту.

* * *

Дедушка умер еще до моего рождения, но  его жена и  дети так много рассказывали о нем, что всю жизнь мне казалось, что я  знала его лично.

Крепко же они любили и уважали  своего мужа и отца, что вся  жизнь семьи, даже после   смерти деда, неразрывно была связана с ним.

Сначала мне казалось, что все дело лишь в воспоминаниях о любимом человеке, но потом повзрослев, повидав других людей, поняла- он и вправду достоин был быть примером как для членов своей семьи, так и для других  людей. 

Многие в то нелегкое время  терпели лишения,  теряли близких, жилье и имущество, но по- разному они относились к происходящему: кто-то начинал пить, кто-то озлоблялся на весь мир, кто-то бросал все свои дела и даже семью, потерпев однажды какую-то неудачу, кто-то вешался-топился-стрелялся.

Кто-то, но не он.

Был в этом человеке какой-то невидимый стальной стержень, который он закалил  до такой степени, что его невозможно было ни сломать, ни согнуть. 

Ну а его любовь к детям  видимо была настолько велика, что они  смогли передать эту любовь   своим детям и внукам.

      * * *

Это осознание придет позже, когда я вырасту, а пока………

-  Дюже ты девка-то баловная,- причитала бабушка, вытаскивая меня из очередной лужи,- был бы дедушка Сеня живой, он бы тебя не любил!

- Как не любил?- изумлялась я, - меня не любил??? Да что ты говоришь такое! Ты же сама  вчера говорила какая  я  и красивая,  и умная? и песни хорошо пою. Почему же бы он меня не любил? Очень даже бы любил. А что в лужу залезла,  что же тут такого? Он и сам маленький был, тоже, наверно, баловался.

-  Ну за песни он, может тебя и любил бы. Он и сам хорошо пел, даже в церковном хоре. Голос у него был  сильный, красивый. А вот за баловство он бы тебя не любил . Не любил он баловных. А самому ему и не довелось маленьким побыть, некогда ему было баловаться. Да что там баловаться, посмеяться и то некогда было.

- Как так, бабушка?-  удивлялась я,-  Он что и маленьким не был, сразу большим стал?

-  По годам то он может и был маленьким, да жизнь его рано сделала взрослым, вот послушай какое детство у него было.

* * *

И бабушка начала свой рассказ.......

Семья -то их по деревенским меркам  небольшая была - отец Яков, мать Евдокия и двое ребятишек Семен и Лаврентий.

Родители  в поле работали, держали немудреное, но крепкое  хозяйство - лошадь, корову, птицу, пока не грянула беда. 

Ранним утром  отец с матерью уехали на базар, чтобы продать свои  товары : молоко, творог, яйца, а купить мыла, соли  и еще что-то нужное.  Обещались приехать к обеду, наказав Сене покормить братика и смотреть за ним,  но не приехали ни к обеду, ни к ночи. А утром  разнеслась по деревне страшная весть: Якова и Евдокию встретили по дороге лихие люди, ограбили, забрав лошадь с телегой и припасами, а самих убили.

Так  10- летний Сеня и 7- летний Лаврушка остались сиротами. Некоторое время  Семен пытался как-то вести хозяйство : доить корову, кормить птицу, молол остатки зерна и пек хлеб, смотрел за братом. Но понимал, что без лошади управляться с хозяйством у него  не получится, да слишком он был мал, чтобы пахать землю на себе и сеять хлеб, готовить сено.  Кончился корм и они продали  корову, при продаже, видимо, их еще и обманули. Вскоре есть стало нечего.

Надо было что-то делать. Сначала он решил сшить котомочку и пойти с Лаврушкой побираться, но потом передумал и пошел к батюшке наниматься в работники- ему нужен был свинопас.  Батюшка  хорошо знал Семена - ведь тот пел у него в церковном хоре и учился в церковно-приходской школе. Пожалев сироту, он взял его к себе в работники.    

Батюшка оказался добрым: кормил сироту за общим столом со своей семьей, позволял носить еду брату, отпускал его учиться в церковно-приходскую школу.

Но долго в школе учиться не пришлось, надо было работать и времени на учебу не хватало. Семен всегда очень сильно сожалел об этом и  потом  стремился, чтобы его дети   выучились и получили образование.

Спустя некоторое время  батюшка ,или кто -то из соседей, написал тетке в Мариуполь,  она приехала, помогла Сене перевести хозяйство и увезла Лаврушку с собой. Почему Семен не поехал с ней неизвестно. Может она не могла взять двоих, а может  он и сам не захотел уезжать из родных мест, из отчего дома.

Лет через  шесть-семь он решил жениться, присмотрел в с. Песочном Верховского района  нашу семью  и заслал сватов. Сваты поговорили с отцом и  убедили его, что Семен подходящий жених, парень он хоть и бедный, но работящий и непьющий. Да и мы не богачи были- в семье не было  ребят, одни девки. Я ему приглянулась сразу, коса была в руку толщиной, телом справная и на лицо приятная. Было мне тогда 17 лет, а ему 16.

Много лиха пришлось хлебнуть. Начали строиться, его родительский дом к той поре завалился. Семен пошел работать в кузницу, а я дома  по хозяйству, а вечером на себе камни таскали из карьера , фундамент заливали, стенки клали.   Хозяйство завели, но все равно жили впроголодь. Первые  родившиеся дети: Саша и Таня умерли, то ли от болезней, то ли от неопытности, мы ведь сами еще дети были. Постепенно  дом построили, хотя в течении всей жизни  три раза горели, включая военное время, и трижды этот дом  приходилось перестраивать.

Семен, чтобы подработать, начал шить ночами  верхнюю одежду на заказ, раздобыв где-то швейную машинку. Но в ту пору у людей мало было денег, порой приходилось соседям и хорошим знакомым шить бесплатно. Потом он сделал шерстобитку, и к нам начали со всего села  носить  пробивать овечью шерсть.   Потом и своих овец завели, я таких подобрала, что каждая овца приносила по два ягненка. Сейчас этим  никого не удивишь, а тогда люди шептались, что «Наталья что-то знает» . Научился  Сеня  класть печки, завел пасеку.

Когда немного устроились, сами подросли, наконец родились и остались живыми сын Иван и дочери Надежда и Мария. Очень отец хотел, чтобы они учились и стали грамотными людьми. 

* * *

Дочери еще со школьной поры радовали отца своим стремлением к учебе и отметками, а вот сын  порой огорчал.

То с ребятами хулиганить вздумает, то в сад к соседу залезет за яблоками. Отец к шалостям сына  относился очень строго: ругал и даже бил, а уж когда сосед принес его фуражку, оброненную в чужом саду, выгнал его из дома и заявил, что воры ему в доме не нужны. Целый месяц Ваня жил в стогу, ночью забираясь на чердак. Наступили холода, промерзнув и оголодав, сын с повинной головой пришел домой. Больше ему и в голову не приходила мысль воровать яблоки.

Отучившись 7 классов в школе, Иван  заявил, что учиться больше не желает, а пойдет куда-нибудь работать. Битый час отец уговаривал его продолжить учебу, а потом, нахмурившись, согласился, но приказал идти работать не в колхоз за трудодни, а на Пенькозавод, где платили деньги.  А сам пошел к директору и попросил поставить его на самую трудную работу.

- Сделаем, Семен Яковлевич- посмеялся директор, - бегом на учебу побежит.

Сын Иван Семенович

И взял Ваню на работу в трепальный цех, там где пеньку треплют, где пыль целый день стоит столбом.  Придет он домой пьет-пьет воду, кашляет-кашляет. Мать день и ночь голосила, боялась, что чахотка у него начнется. А отец на своем стоит: хотел работать- работай.

Прошло немного времени, Ваня пришел домой и сказал : «Отец, я пойду учиться».

Окончив 10 классов, Иван поработал немного учителем в школе и поехал поступать в летное училище, но не пройдя медкомиссию из-за плоскостопия, поступил учиться в железнодорожный институт в  Москве. Началась война, после одного из боев под Москвой, после выхода из окружения, Ивана и еще несколько грамотных способных солдат направили учиться  в военные училища. Ваня попал в военно-морское училище, которое успешно закончил во время войны, а уже будучи семейным человеком и Военную академию в городе Калинин, служил на Камчатке на подводной лодке , службу  окончил капитаном 2 ранга ( подполковник).

И когда он с семьей приезжал с Камчатки погостить к родителям, они с отцом целыми вечерами, а порой и ночами разговаривали и не могли наговориться.

Вспоминая свои шалости и отцовскую "лупку", Иван  не обижался и всегда говорил : " Отец! Мало ты меня лупил. Надо было еще больше!".

Дочь Мария- стала учителем, а Надежда  - агрономом-садоводом ( управляющей садоводческим отделением в совхозе "Новосильский"), неоднократно награждалась орденами Трудового Красного Знамени, Дружбы народов, многочисленными медалями и Почетными грамотами. В 1972 году представляла Орловскую область  на ВДНХ (Дни ВДНХ, на которых области рапортовали в Кремлевском Дворце  о своих достижениях).

Так что  мечта  деда сбылась,  дочери и сын, простые крестьянские дети, получили высшее образование и стали уважаемыми людьми.

* * *

Я расспрашивала бабушку о том, воевал ли дед в  первую империалистическую войну и в Гражданскую войну.

Она рассказывала: дед участвовал в нескольких войнах, впервые его мобилизовали в царскую армию в 1914 году, по окончании войны и возвращении домой, его тут же попытались поставить под ружье большевики, но воевать в Гражданскую ему вроде бы пришлось недолго. Какая-то потеха-то была в то время.  Придут красные, помитингуют, заберут мужиков, посадят их где-нибудь на лавку возле сельского Совета и сообщают, что через  день-два поступит обмундирование, винтовки и они пойдут воевать с белыми. На другой день мужики разбегутся по домам, спрячутся в подвалах и ищи- свищи. Придут белые, кого найдут, поставят под ружье, а они потом опять разбегутся. Воевать друг с другом желания ни у кого не было.

Время было неспокойное - то Гражданская война, то продразвёрстка, то НЭП, то раскулачивание, а тут еще  и индустриализация с коллективизацией на горизонте замаячили. Семья не бедствовала, но и к кулакам отнести ее было нельзя- работали сами, батраков не нанимали, но кто  же тогда разбирался: есть лошадь и корова, семья не голодает- значит кулак.

Да еще появился в деревне «активист» Алёшечка, лодырь и голодранец. Всю жизнь лодырничал, вечно побирался. А тут вступил в партию и начал «работать», составляя списки людей, подлежащих раскулачиванию. Наша семья в этот список и попала, пришли двое с ружьями и Семёна забрали вместе с другими кулаками в милицию. Побежала я к людям, которые Семена знали и власти их уважали в деревне, и с ними пошла в сельский Совет. Начали они объяснять, что никакой Семен не кулак, с детства сирота, все хозяйство поднял сам, батраков никогда не нанимал, всегда работали сами своей семьей.

 Выслушал председатель и приказал Семена отпустить, при условии, что он со всем  хозяйством вступит в колхоз. Пришлось все: лошадь, корову, шерстобитку, пасеку отдать в колхоз, а самому  идти работать кузнецом. Работали в ту пору не за деньги, а за трудодни, можно считать- за так.

В рассказах бабушки  о молодых годах сквозит грусть и усталость.  По ее словам, работали они с дедом  день и ночь, не зная ни отдыха, ни радости.

* * *

Совсем иными видит эти годы их дочь Надежда Семеновна, моя мама.

Дочь Надежда Семеновна, моя мама

Для нее  эти годы- безоблачное детство, а рассказы об этом времени и об отце  у нее радостные и счастливые:

.......- Пасха в тот год была поздняя. Уже все зазеленело, тепло на улице, погода солнечная.

Вечером, в субботу,   отец припозднился с работы и торопливо собирался в церковь, на службу. Поесть он  не успевает, тем более, после 6 вечера есть уже нельзя.  Мы сидим на печке и наблюдаем за сборами отца. Мать горестно вздыхая,  сожалеет, что не может пойти с ним в церковь, так как надо еще управляться со скотиной, печка топится и детей одних не оставишь.

-Надо же, и в церкву не сходить и весь вечер работать надо, вот грех-то какой.

- Нету в работе греха, ты у колодца с бабами больше языком нагрешишь,- нарочито сурово ворчит отец в ответ и уходит.

Мы укладываемся на печку и засыпаем. Нас с церковь не берут и более того- не пускают. Такие наступили времена, что если дети будут ходить в церковь, то родителям крепко попадет.

Но ближе к полуночи, мать расталкивает нас и собирается повести к церкви, посмотреть крестный ход, хоть как-то «прикоснуться» к благодати праздника.

Сонные и недовольные мы с сестрой сползаем с печки и с помощью матери начинаем одеваться. 

Брат Ваня, будучи немного старше нас, одевается сам и подражая отцу, назидательно нам что-то выговаривает: о том что нельзя быть такими сонями, о том, что пора уже научиться одеваться самим. Да и по пути к церкви он идет быстро и решительно, как отец.

Мы же с сестрой еле ползем, мало того, что неудержимо хочется спать, да и дорога непростая- церковь находится на окраине села, на горе. 

Создается впечатление, что она, на фоне ночного неба, стоит как суровый и бдительный страж  над селом, видит всё и всех,  в том числе  и  нас с Машей, сонных и недовольных, неторопливо ползущих к ней.

Остановившись поодаль, мы в полудреме видим, как раскрываются двери храма, начинается непрерывный трезвон.

Впереди крестного хода несут фонарь, за ним  крест, икону, далее идут хоругвеносцы, певцы, свещеносцы со свечами, диакон со своими свечами и кадильницей и за ними священник и весь  народ со свечами. Оглянувшись по сторонам, не видит ли кто, мать с нами ненадолго присоединяется к процессии. В тот период  шла борьба советской власти с церковью, и если людям в годах еще попускали походы в церковь, то посещение ее детьми строго каралось. Отца об этом уже предупреждали, и он строго-настрого наказал матери сидеть дома, но она никак не могла с этим смириться. Не хотелось ей, чтобы дети забывали бога, да и что мы такого плохого сделали - просто немного постояли на улице.

Обойдя храм, крестный ход останавливается перед закрытыми дверями, как перед входом в пещеру Гроба Господня. Носящие святыни останавливаются около дверей лицом к западу. Трезвон прекращается. Настоятель храма и народ трижды поют радостный пасхальный тропарь: «Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав».
По окончании крестного хода мы возвращаемся домой. Сон как рукой сняло, ведь скоро закончится служба и отец принесет освященные кулич и пасху, как же хочется все это поскорей попробовать.   Ваня спокойно укладывается спать, а мы с Машей уговариваемся не спать и пойти встретить отца по дороге из храма. Для того, чтобы не заснуть, мы начинаем пинать и щипать друг друга, а потом за компанию и брата, получаем от него подзатыльники, ревем и уже готовы заснуть, как видим, что мать, открыв окошко, прислушивается и сообщает: «Кончилась служба-то, народ «Христос Воскресе» запел»

Гикнув, мы стремглав скатываемся с печки, быстро одеваемся и пулей вылетаем из дома. Над рекой, как молочный кисель, висит туман. Кажется, протяни руку с ножом и его можно резать на кусочки, от реки он расстилается по лугу и из плотного молочного киселя превращается в серебристую дрожащую марлю. Еще вчера  мы с Машей видели какие деревья вдоль реки и луг были грязные и некрасивые: половодье натащило старых веток, щепок и всякого разного мусора, луг был весь в щепках и старой пожухлой траве. А сегодня  ничего этого не видно, все прикрыто серебристым туманом.

Мать выходит на крыльцо, и взяв палочку, приставляет ее к двери. Закрыв таким образом дом, она берет нас за руки и ведет на дорогу, на большак.

Какая красота! Церковь стоит  на горе в лучах рассветного весеннего солнца и, казалось, парит в голубом небе, над зеленой травой. От всего увиденного нас обуревает чувство невообразимой радости.

Народ уже вышел из церкви, спускается с горы и поет :

- Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав.

Кажется, что  это пасхальное песнопение слышно везде, в каждом доме. Мы опрометью несемся в гору, чтобы успеть присоединиться к толпе, подлетаем к отцу, хватаем его за руки, идем домой и со всем народом поем :

-Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав.

Теперь мне кажется, что нас слышат не только все Петушки, а вся земля.

Войдя в дом, мы бросаемся к столу разговеться, и торопим родителей  сесть за стол.

Надо сказать, что в нашей семье не принято было начинать есть, если кто-то не пришел, и не сел за стол.

Порой, придя с работы, отец не садился за стол, если детей не было дома. Он сидел, читал газету и ждал нас. И мы, зная это, старались не опаздывать, чтобы отец не остался голодным.  Но сегодня другое дело, мы уже сидим за столом и торопим родителей.

- Да уймитесь вы, прям как с голодного краю. Дайте хоть отцу поесть, целый день и ночь он не евши,- ругается на нас мать.

- Ничего, ничего,- улыбается отец, - пусть едят, видишь как проголодались за ночь.

Разговевшись, мы залезаем на печку и засыпаем.

А к обеду в нашем доме уже не протолкнуться, приехали из других деревень сестры матери со своей родней, пришли соседи, друзья и кумовья отца. Отец никогда не пил, но был очень гостеприимным, любил посидеть с народом, поговорить, песни попеть. Ну и люди отвечали ему тем же.

Найдут мужики бутылочку, куда пойти? Пойдем к  Семену. И в нашем доме всегда был народ: кому что-то сшить, кому-то починить, а кто-то просто зайдет посидеть за столом выпить, закусить, поговорить.

И вот теперь народ усаживается за стол, мать и тетки хлопочут, расставляя тарелки с солеными огурцами из бочки, с квашеной капусткой, душистым салом с чесноком , холодцом и вареной бараниной, от которой идет аппетитный парок. Отец расставляет принесенные гостями бутылки с самогоном. Мать, взяв ухват, вытаскивает из печи тяжелый чугунок с желтой толченой картошкой со сливочным маслом. Поставив на стол чугунок, она неловко поворачивается и вскрикивает - от тяжелого подъема у нее болит спина и время от времени беспокоит язва желудка. Присев на лавку возле печки, она тихонько охает и трет спину, и живот. Ну а мужики не упускают случая подшутить:

- Семен! Ты гляди! Чтой-то Наталья твоя разболелась, так и не ровен час помрет и останешься ты бобылем.

- Не останется! Женим! В село учительница молодая приехала, на ней и женим.

- Ну что же,- со смехом отвечает отец, - я не против. Женюсь на учительнице.

Мужики радостно гогочут и наполняют стопки. Выпив пару рюмок народ "дает песняка": поют русские песни, украинские, старинные и современные. Гармонист играет плясовую.

Потом материн племянник, Иван Сергеевич - обладатель прекрасного баритона, просит:

- Дядь Сеня! Давай мы с тобой споем твою любимую, хватит уже пить да гоготать....

Все сразу затихают и   слушают эту "сиротскую" песню, каждый думая о своей нелегкой доле...

Позабыт, позаброшен
С молодых, юных лет,
Я остался сиротою
Счастья-доли мне нет.

Вот умру я, умру я,
Похоронят меня,
И никто не узнает,
Где могилка моя.

На мою на могилку
Уж никто не придет
Только ранней весною
Соловей пропоет................

 * * *

Жизнь к началу войны наладилась, дом  после пожара был  отстроен вновь, купили стельную корову,  отец завел небольшую пасеку,  ночами шил одежду на заказ.

Жили сытно,  у нас  появилась возможность  хорошо одеваться. Мы,  с Машей учились в школе: я в десятом классе, а она в восьмом, брат учился в Москве в железнодорожном институте.

Дочь Мария Семеновна

Как вдруг, услышали по радио:

 «Внимание, говорит Москва. Передаем важное правительственное сообщение. Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня в 4 часа утра без всякого объявления войны германские вооруженные силы атаковали границы Советского Союза………...»

Началась Великая Отечественная война!

На фронт отца  забрали не сразу, в 1941 году ему исполнилось 45 лет,  сначала  мобилизовали  молодежь призывного возраста, а к осени начали забирать мужчин постарше. Да и надо было кому-то летом и осенью убрать хлеб.

Призвали его вместе с другими мужчинами в октябре 1945 года,  он ушел на фронт и за все 4 года мы не разу не получали от него ни одного письма, они просто не доходили. Не получал он и наши письма. Когда вернулся, о войне рассказывал мало и скупо, но особенно его поразила битва под Сталинградом.

Отец  рассказывал,  что Сталинград представлял собой ад на земле, каждую минуту  гибли солдаты, хоронить их не успевали, да и во время боя о погребении никто и не думал.

 В итоге, ужасные антисанитарные условия  вызывали  вспышки опасных  инфекционных болезней, таких как холера, оспа и  др.

А  этот рассказ отца настолько запал мне в душу, что я помню его наизусть :

- Вот как-то во время затишья, шел я мимо инфекционного госпиталя, вернее большой палатки, в которой лежали солдаты, - рассказывал дед жене и детям,- и вижу солдата, который выполз на улицу и просит напиться. Медиков и санитаров не хватало, порой ими становились  студенты мединститутов или медицинских училищ,  которые сами еще были детьми, да и большей частью это были девочки.  И вот они заскочат в палатку, кинут миски с едой и убегают в ужасе, боясь заразиться. Жалко мне стало  солдатика, достал я фляжку с водой, напоил его,  взял на руки и занес в палатку.

Захожу, мать честная, да там они как в аду. Ну что бояться, меня может быть завтра самого убьют. Пошел я по рядам лежащих солдат, кому пить подал, кому ногу перевязал, кого на бок перевернул. Зашел военврач, удивился и спросил, не боюсь ли я, ведь вот в этой палатке больные оспой, а рядом холерный госпиталь.

А чего бояться — отвечаю, - кто знает, что с нами завтра будет. Вы то сами боитесь?

Врач вздохнул  и говорит: «Что про меня спрашивать? Я сначала боялся, а теперь и бояться перестал, а молодежь  не заставишь зайти, лежат солдатики бедные, считай заживо гниют без  должного ухода. Не пойдешь ли ты, боец, санитаром к нам?

- Нет, не пойду.  Я снаряды подвожу на огневые точки, это дело тоже сноровки и смелости просит. Санитаром легче быть.

- Ну ладно , ты хоть иногда, пока ваша рота рядом, заходи поухаживать за ранеными.

Вот я  сколько было возможности забегал в госпиталь и чем мог помогал раненым.

 Ребята, что со мной рядом воевали, ругались, заразишься мол и нас заразишь.

А я им говорил, что заразится скорей тот, кто боится, а кто не боится, того ни одна зараза не возьмет. Да и пока не придет твой смертный час, раньше времени не умрешь. На все Божья воля.  И вот сколько я там ни был, в этих бараках и с оспой, и с холерой, так и не заразился.»

После этих рассказов деда, мои мама и бабушка, кто бы  в семье ни болел, никогда не боялись ухаживать за больными, чем бы они не болели и призывали не бояться  заразиться меня и всех остальных членов семьи.

Но не очень то это получалось не бояться, и  я теперь очень ясно понимаю каким геройским мужиком был мой дед.

Слушая бабушку еще ребенком, я постоянно просила рассказывать не  о госпитале, а о войне, как дед воевал, как стрелял и ужасно возмущалась тем, что мой умный дед не смог освоить автомобиль и возить свои снаряды и патроны на машине, а не на какой-то там лошадке. Подумаешь  холерный   госпиталь, подумаешь возить патроны на лошадке, что же  здесь героического.

- Ничего-то ты не понимаешь,- сокрушенно качала головой бабушка, - да на лошадке своей он патронов может больше свез, чем иная машина. Бой идет, снаряды рвутся, земля вся в воронках и ямах, во время дождей и вовсе распутица. Ну может там машина проехать? А лошадка едет. Дедушка рассказывал, что под Сталинградом запрягали в повозки не только лошадей, но и волов, быков, даже верблюдов ( где они их только нашли). Вот сломается машина, или колесо пробьет, запчастей нет, что делать? Ничего. Разгружать быстрей машину и грузить патроны и снаряды на повозки , лошади быстрей домчат.

Как-то у Семена  во время боя убило лошадь, везет патроны, а лошадь возьми и упади. Он сперва и не понял почему упала, понукать ее начал,  подошел, а у нее из уха кровь течет.  Глядь, а рядом несется лошадь ошалевшая с оторванной оглоблей. Там, наоборот, возницу убило, а лошадь чудом осталась жива, только контузило ее и сделалась она глухая и  шальная. Бросился дед за ней , еле поймал, запряг в свою повозку и поехал дальше.

Лошадки выручали и тогда, когда нужно было перевозить боеприпасы и продовольствие с одного берега  Волги на другой по тонкому льду. Машины пройти по такому льду точно не смогли бы, а лошадки, не сильно нагруженные, перебирались на другой берег; порой даже у самого берега тащили повозки идя  по пузо в воде. А солдатики помогали, подталкивали  повозки.

- А потом, в Карпатах, - продолжала свой рассказ бабушка,- дедушка возил снаряды по горам, да по лесам, где машина и в помине не проехала бы.

А когда шли по Украине, была такая распутица, столько грязи, что тракторами приходилось расчищать грязь на дорогах, снимать разжиженный верхний слой грунта до более-менее твердого слоя, чтобы машины  и лошади хотя бы по брюхо в грязи ( даже после расчистки) смогли доставлять припасы на передовую".

Вот так дед   дошел  до Праги, а в конце мая - начале июня 1945 года его демобилизовали и он вернулся домой.

В Чехии, проезжая мимо  многоэтажного дома, в который попал снаряд, увидел  валявшиеся в руинах швейную машинку «Зингер» и ткани (возможно на первом этаже было ателье). Он рассказывал родным, что когда увидел это «сокровище», у него аж сердце от радости зашлось, и он бросился грузить на повозку машинку, и несколько отрезов  тканей, в том числе хорошего шинельного сукна.

Дед с сыном Иваном и дочерью Надеждой после войны

Мама и бабушка рассказывали, что когда дед вернулся домой, то дома уже не было. Отступая, немцы сожгли дом, сараи со скотиной и пасеку.   Жили они сначала в подвале, а затем в землянке. Надо было все начинать строить заново. Дочь Надя  в июне 1945 года закончила школу, поступила в институт, но одежда на ней была — настоящее рванье.  Сел дед за машинку и через несколько дней у дочери появилась одежда, даже пальто из шинельного сукна. Небольшой кусочек этого сукна, так же как и холсты, которые бабушка ткала еще «в девках» до сих пор  хранятся у нас в шкафу.

После войны дед пошел снова работать  кузнецом в колхоз,  вечерами шил людям одежду, кое-как восстановил   дом, завели скотину, пасеку.

Но тут, по окончании  плодоовощного института  вернулась домой дочь и  устроилась работать  директором Плодопитомника.  В Питомнике было единственное целое, даже добротное строение- немецкие конюшни. Их разделили на 4 квартиры и одну, самую просторную  дали ей. Надежда забрала родителей к себе и началась у деда «эра благоденствия». Ничего, что «квартира» эта была  конюшней, и со стен постоянно текло, но это было добротное жилье. В Питомнике , в отличие от колхоза, платили зарплату.  Потом организовали совхоз, питомник вошел в состав этого совхоза, в качестве садоводческого отделения, которое снова возглавила дочь. Она хорошо зарабатывала, была уважаемым человеком в районе и вскоре ей предложили  построить от совхоза сборно-щитовой дом и поселиться в нем. А деду предложили за плату от совхоза самому построить этот дом.

Он строил для своей семьи дом из материала, который предоставил ему совхоз и за это ему еще и платили  хорошую заработную плату!  Это было сказочное для него время!  Да еще  и любимая дочка Надя вышла замуж и ждала ребенка.

Но тут сын, служивший на флоте, предложил родителям приехать к нему в гости в Геленджик.  Походив по городу, дед загорелся идеей переехать  всей семьей к сыну в Геленджик. Посмотрел домики, приценился и понял, что поработав интенсивно всего пару лет, он сможет реализовать свою мечту.  И он начал работать.

 Работал день и ночь, днем- в кузнице и на строительстве, ночью — за машинкой.  Была накоплена почти  вся необходимая сумма. Несколько раз в месяц дед доставал деньги, пересчитывал и с удовольствием сообщал родным, что цель все ближе и ближе.

Но в 1961 году грянула денежная реформа и все деньги, которые были на руках у людей пропали.

Через несколько месяцев родные заметили, что дедушка сильно похудел, осунулся и ослабел, хотя раньше никогда ничем не болел. Вначале подумали, что он сильно переживает утрату заработанных денег. Но зять, совсем недавно закончивший мединститут и поступивший в местную больницу работать врачом-рентгенологом, предложил осмотреть его на рентгене и  пригласил на консультацию своих  сестер, работающих терапевтами в больницах.

 Утром, одевая новенькое пальто, дед бодро сказал родным: «Ничего , я крепкий. Если нужно будет операцию какую сделать,  соглашусь, я выдержу операцию».

Часа через два Надя пошла их встречать. Навстречу ей бежала одна из золовок, вдалеке потихоньку шел отец, поддерживаемый  второй золовкой и зятем.

- Надечка, - подбежав поближе, заплакала  Аннеточка,- у Семена Яковлевича рак желудка, последняя стадия. У него огромная опухоль.

Дед тихонько прошел мимо  плачущих женщин, вошел в дом, разделся и лег, прошептав жене: « Меня так мяли, так мяли, что,  кажется, у меня желудок лопнул».

Через несколько дней у него начались сильнейшие боли. Ему начали колоть обезболивающие препараты. Но он мужественно терпел боль, только по испарине  на лбу и едва слышному стону, родные могли догадаться, что ему требуется новая доза обезболивающего.

Бабушка рассказывала, что за день до смерти  навестить деда пришла ее сестра со своим мужем.

-  Кум,- решил «приободрить» умирающего дед Иосиф, - кум, тебе теперь умирать можно. Глянь, детей вырастил, всех выучил, дом построил. Теперь и умирать можно".

Ничего не ответил дед, лишь  слеза  потекла по щеке  и исчезла в складках наволочки.

На следующий день он умер. Было ему в ту пору 66 лет.

* * *

Жена Наталья Максимовна с детьми, зятьями и внучками

Бабушка пережила деда ровно на 20 лет. Она смогла увидеть успехи своих детей и внуков и даже подержать на руках правнука.

Возможно, что все это было дано ей не случайно, чтобы  встретившись с дедом, в той другой жизни,  она могла  бы рассказать ему, что все, о чем он мечтал и к чему стремился всю свою нелегкую жизнь - сбылось!

Автор рассказа:  Расторгуева Людмила Ивановна